-
![LANG-CODE-KEY]()
LANG_NAME_KEY
-
Войти или создать аккаунт
— Лично мне жаль, что в игре пока нет «Харрикейнов», — объявил Уилберфорс Гастингс.
Они с Франсуа Ларошем сидели в офицерском клубе, отдыхая между полетами.
— Вам, уважаемый сэр, не хватает «Спитфайров»? — осведомился Франсуа Ларош. — Их-то, кажется, в достатке, если не в избытке.
— «Спитфайров» в избытке не бывает, — изрек флайт-лейтенант. — Вообще чем больше «Спитфайров», тем лучше. Но это не отменяет того факта, что «Харрикейнов» не хватает. Лучше бы они были.
— Мне всегда казалось, что «Харрикейн» чуть-чуть не дотянул до идеала. Но как раз это «чуть-чуть» и оказалось решающим. Сто процентов — это «Спитфайр». А «Харрикейн» — процентов семьдесят. Ну, семьдесят пять.
— И по какой научной системе вы подсчитывали эти проценты, можно ли поинтересоваться? — холодно осведомился Гастингс.
Франсуа пожал плечами:
— Я сейчас говорю чисто субъективно. По впечатлению. По ощущению. Заметьте, я даже не пытаюсь сравнивать с ним «Моран-Солнье» или «Блок»…
— И правильно не пытаетесь, — тон Гастингса стал совсем ледяным. — Что ж, в какой-то мере вы правы. Но это сейчас, когда мы смотрим со стороны, можно судить, сравнивать, делать какие-то более или менее объективные выводы. А тогда… Тогда ведь почти одновременно появились эти два самолета.
— «Харрикейн» все-таки пораньше, — вставил Ларош.
— Это не имеет большого значения, ведь его совершенствовали и выпускали до конца войны.
К собеседникам подсела Брунгильда Шнапс. Одна щека у нее была расцарапана — видимо, след какого-то боевого эпизода, — настроение, как всегда, боевое, под мышкой — тяжеленный том «Воспоминаний и размышлений» маршала Жукова.
— Здравия желаем, камрад Шнапс, — произнес Франсуа Ларош.
— Бонжур, — рассеянно отозвалась Брунгильда. — О чем спорите?
— О «Харрикейнах», — ответил флайт-лейтенант. — Кстати, вы часом не Жукова книгу читаете? Это ведь у него записано «крылатое выражение» товарища Сталина касательно того, что «Харрикейны» — дрянь?
— Что за глупости! — вспыхнула Брунгильда. — Почему любое выражение товарища Сталина объявляется крылатым, а потом трактуется на все лады?
— Этого мы не узнаем, — сдержанно проговорил Гастингс. — Возможно, товарищ Сталин хорошо умел формулировать. Однако проясните нам этот вопрос, если вы достаточно подкованы. Насколько нам известно, именно Сталин затребовал у Черчилля «Харрикейны».
— Ну да, в сорок первом России требовались истребители прямо сейчас и много, — охотно пояснила Брунгильда. — А прямо сейчас и много Черчилль мог дать «Харрикейнов».
— В таком случае, откуда такая нелестная характеристика? — настаивал Гастингс.
— Мне кажется, мы неправильно трактуем этот эпизод из воспоминаний Жукова. — Брунгильда быстро перелистала книгу. — Вот здесь описывается довольно тяжелый и резкий разговор между Сталиным и Черчиллем. Позвольте, я зачитаю.
И она раскрыла книгу.
— «В 22:00 мы были у Верховного, в его кабинете». — Брунгильда пояснила: — Жуков и Василевский. Сталин сказал им, что примет их в десять вечера, потому что до того будет занят. И, как мы сейчас узнаем, занят он был телефонным разговором с Черчиллем. Читаю дальше:
«Поздоровавшись за руку, что с ним редко бывало, он возмущенно сказал:
— Десятки, сотни тысяч советских людей отдают свою жизнь в борьбе с фашизмом, а Черчилль торгуется из-за двух десятков «Харрикейнов». А их «Харрикейны» — дрянь, наши летчики не любят эту машину... — И затем совершенно спокойным тоном без всякого перехода продолжал: — Ну, что надумали?»
И дальше, — Брунгильда Шнапс закрыла том, — пошел деловой разговор о планирующемся наступлении под Сталинградом.
— То есть приведенные Жуковым слова характеризуют не столько сам самолет или отношение Сталина к самолету, сколько настроение Сталина и отношение его к Черчиллю? — уточнил Уилберфорс Гастингс. — И все эти спекуляции на тему «русские считали «Харрикейны» дрянью» — от идеи, что русские неблагодарны, до идеи, что англичане поставляли в Россию негодные самолеты, — по крайней мере имеют мало под собой оснований?
— Полагаю, так, — кивнула Брунгильда. — Иначе «Харрикейн» не выпускался бы до конца войны — это раз, и на нем не летали бы знаменитые герои — это два.
Она задумалась ненадолго.
— Вот, например, был такой чешский летчик по имени Йозеф Франтишек, — заговорила фройляйн Шнапс. — Вообще в RAF имелись, кажется, две чешских эскадрильи.
Уилберфорс Гастингс кивнул:
— Потому что в Англию стекались летчики из всех стран, покоренных Гитлером. Те, кто хотел продолжать борьбу. Соответственно, были у нас и чехи.
— Да, но Франтишек воевал не в чешской, а в польской эскадрилье, Триста третьей, — продолжала Брунгильда. — И он был слишком «отмороженным» даже для поляков. Хотя в такое трудно поверить.
— Когда речь заходит о славянах, я уже не удивляюсь ничему, — вставил Гастингс.
Ларош хмыкнул:
— Видимо, этот Франтишек вступил в борьбу с фашизмом раньше других.
— Даже раньше поляков, — подтвердила Брунгильда. — Он не принял уже Мюнхенского соглашения и покинул родину, перебравшись в Польшу.
— А кем он был? — спросил Франсуа Ларош.
— Йозеф Франтишек? — Брунгильда чуть улыбнулась. — По званию — сержантом Британских Королевских ВВС. А вообще товарищу младшему лейтенанту Васе понравилась бы эта история: отец Франтишека был плотником, сам он учился на слесаря, а потом перешел в летное училище. Словом, пролетарий, исполнивший мечту. Он родился в тринадцатом году, так что Великую войну в сознательном возрасте не застал. Летать начал в тридцать шестом. И летал на всем, что только могло подниматься в воздух.
— Интересно, а что в Чехии поднималось в воздух? — задумчиво проговорил Ларош.
— Такие дивные бипланы, как «Аэро» А-11, «Летов» S-328… — перечислила Брунгильда. — В это время Франтишек, что называется, в полный рост показал свой нрав.
— Слишком агрессивен? — спросил Гастингс.
— Я думаю, он был чем-то вроде ницшеанского «сверхчеловека», — проговорила фройляйн Шнапс. — Естественно, в бытовом исполнении «сверхчеловек» просто невыносим, а в армии — и невозможен, поэтому его едва не выкинули вон. Он возвращался в часть всегда с опозданием, его вытаскивали из кабаков за пьяные драки, происходили, как пишут уклончиво, «разные инциденты». То есть дисциплина у этого парня отсутствовала напрочь.
— Что же помешало оставить его на земле? — осведомился Гастингс.
— Он был исключительно талантливым летчиком, — ответила Брунгильда Шнапс. — Поэтому его разжаловали из лейтенантов обратно в ефрейторы. А когда немцы заняли Чехословакию, Франтишек, ни минуты не медля, сбежал в Польшу.
— И там его приняли? — усомнился Ларош.
— Почему нет? — Брунгильда вскинула голову. — Естественно. Йозеф Франтишек, квалифицированный пилот, один из лучших, прибыл в Деблин, быстро освоил польские самолеты и начал летать на всех этих «Карасях» и «Лосях», о которых мы когда-то подробно говорили. Плюс еще «Потез», «Бреге» — все, чем богат был авиационных парк польских ВВС. А второго сентября тридцать девятого года Франтишек даже не успел поднять в воздух свой «Потез»: He.111 превратили крупнейший польский аэродром Деблин в груду дымящихся обломков у него на глазах…
— И после этого он перебрался в Англию? — спросил Гастингс.
— Вовсе нет, Франтишек сначала дрался за Польшу. Он вылетал на разведку до двадцать второго сентября, сделал пятнадцать боевых вылетов… Потом все было кончено. Шесть оставшихся самолетов перебрались в Румынию. Франтишек смылся из лагеря для интернированных — многие поляки тоже так делали — и двадцатого октября сорокового года, проделав долгий путь через Бейрут, высадился во Франции.
— О! — воскликнул Франсуа Ларош. — Даже так?
— Во Франции неугомонный чешский пилот сражался в составе польских ВВС. Впрочем, об этой странице его деятельности известно крайне мало. Ведь у Франтишека осталась в Чехии семья. — Брунгильда Шнапс вздохнула. — Он боялся, что его родных будут преследовать, поэтому, очень вероятно, действовал под псевдонимом. Кстати, псевдоним Франтишека не выяснен. После падения Франции восемнадцатого июня сорокового года Йозеф Франтишек сел на корабль в Бордо и отправился к берегам Туманного Альбиона.
— Наконец-то! — воскликнул Гастингс. — Вы назвали его героем Битвы за Англию?
— Не я, а справедливая история, — возразила Брунгильда. — Франтишек попал в лучшую польскую эскадрилью — Триста третью, — и начал сражаться в полную силу. И если проводить ассоциацию «летчик — самолет», то самым подходящим, «родным» самолетом для Йозефа Франтишека оказался как раз «Харрикейн».
— Может быть, это случайность, — возразил Франсуа Ларош.
— Тем не менее именно на «Харрикейне» Франтишек геройствовал, сбивая «Мессершмитты». На его счет записано семнадцать. Насколько достоверна эта цифра — неизвестно, но, скажем так, — он сбивал германские самолеты, и сбил не один и не два.
— Если вы говорите, что он вел себя как «сверхчеловек», то есть — недисциплинированный герой-одиночка, которому закон и дисциплина не писаны… — начал Гастингс.
— Да, именно так он себя и вел, — кивнула Брунгильда. — И отчасти это объясняет большое количество его индивидуальных побед. Хотя он хорошо умел сражаться и в группе. Но часто случалось, что Франтишек отбивался от группы и уходил на свободную охоту. Обычно он вылетал на «Харрикейне» над Английским Каналом и ждал, когда немецкие самолеты будут возвращаться к себе на аэродром. Те шли после завершения миссии с заканчивающимся топливом и почти без боеприпасов. Тут-то и встречал их сумасшедший чех. Уставшие экипажи едва могли от него отбиваться, а многим это не удавалось. В эскадрилье это называли «метод Франтишека».
— Сдается мне, до конца войны этот «одинокий волк» не дожил, — вздохнул Франсуа Ларош.
Брунгильда Шнапс кивнула:
— Он погиб странно, нелепо и непонятно. Случилось это восьмого октября сорокового года. Триста третья эскадрилья вылетела на патрулирование. Ничего особенного в тот день не происходило. Внезапно «Харрикейн» Франтишека скрылся из виду. Больше его живым не видели.
— Так что случилось-то? — осведомился Гастингс.
— Есть такой слух, будто Франтишек — он ведь был красавец-герой, — хотел покрасоваться перед хорошенькой мисс и начал выделывать перед ее домом фигуры высшего пилотажа. Что-то пошло не так… Разбитый «Харрикейн» нашли в графстве Суррей. Сам Франтишек, выброшенный из кабины, лежал неподалеку. На первый взгляд он практически не пострадал. Только вот шея у него оказалась сломана при падении…
— А девушка нашлась? — спросил Франсуа.
Брунгильда вперила в него сердитый взгляд:
— Неужели вы думаете, я бы не раскопала эту романтическую историю, если бы девушка действительно нашлась? Нет, все выглядит здесь не по-французски, то есть не как любовная повесть, а, скорее, по-английски, — как загадочная история с мрачной развязкой. Что послужило причиной гибели Франтишека — осталось тайной.
— Да уж, — вздохнул Гастингс. — Прямо готика.
— Франтишек похоронен на кладбище в Нортхолте, среди других польских летчиков, — заключила Брунгильда. — Так что он остался с поляками навсегда. И навсегда остался связан с «Харрикейном»: на этом самолете он совершил самые славные свои вылеты, на нем же и погиб.
— Как-то не вдохновляет эта история на знакомство с «Харрикейном», — поежился Франсуа.
— Бросьте, камрад! — ответила Брунгильда и с загадочным видом потрогала царапину на щеке. — Упасть можно на любом самолете. Даже на самом лучшем. — Она помолчала и шепотом заключила: — Даже на Bf.109B…
* * *
Примечание: Й. Франтишек со своими 17 победами стал вторым в списке чешских асов после Карела Мирослава Куттельвачера с 20-ю.
Список побед Франтишека:
© А. Мартьянов. 01.02. 2014.
