162. Падение Циндао

— Вы только представьте себе, — Брунгильда Шнапс выглядела очень взбудораженной, — ровно сто лет назад, седьмого ноября четырнадцатого года, пал Циндао!

— Кто пал? — совершенно искренне изумился товарищ младший лейтенант.

Капитан Хирата, присутствовавший при этом разговоре, который происходил в офицерском клубе, загадочно улыбнулся:

— Вы тоже ждали этой даты, фройляйн Шнапс?

— Ну разумеется! — с жаром кивнула Брунгильда.

Вася покачал головой:

— Если эта дата такая уж грандиозная, то почему о ней помнят лишь немногие?

— Не то чтобы грандиозная, но крайне интересная, я бы сказала — знаковая, — объяснила Брунгильда. — Едва ли не первые действия авиации против морских целей. Кстати, довольно успешные.

— Давайте начнём с Циндао, — сказал Вася. — Судя по названию, это где-то в Китае.

— Это населённый пункт на южном побережье Шаньдуньского полуострова, — ответила Брунгильда. — Германия захватила его в ноябре тысяча восемьсот девяносто седьмого и устроила там на полуострове военно-морскую базу. Территория считалась «арендуемой» у Китая. Когда началась Первая мировая, Япония быстренько объявила Германии ультиматум, потребовала отозвать все военные суда Германии из Циндао и передать японским властям базу не позднее пятнадцатого сентября.

— То есть решила сама наложить лапу на эту удобную базу? — уточнил Вася.

Капитан Хирата кивнул:

— Именно. Двадцать третьего августа четырнадцатого года германский посланник был отозван из Японии. В тот же день германские береговые батареи открыли огонь по японским кораблям, которые блокировали немцам выход из гавани. Немецкая эскадра покинула Циндао и отправилась в Тихий океан — уничтожать транспорты противника. Кстати, основным противником Германии тогда считалась Англия. В крепости остались один крейсер, четыре канонерки и эсминец. Этого, как решили в немецких штабах, вполне достаточно, чтобы отразить неопасных японцев. Если те вздумают сунуться. Каково же было удивление немцев, когда в районе Циндао высадилась тридцатитысячная японская армия, а с моря подошли пять броненосцев, одиннадцать крейсеров, две канонерки и двадцать эсминцев!

— Япония всегда умела удивлять, — вставил Вася.

— Губернатор Циндао капитан первого ранга Альфред Вильгельм Мориц Мейер-Вальдек телеграфировал кайзеру, что крепость будет держаться до последней возможности, — добавила Брунгильда. — Кайзер ответил в обычном для того времени духе: «Бог защитит вас в предстоящей тяжёлой борьбе. Мысленно с вами. Вильгельм».

— О! — скривился Вася. — «Мысленно с вами»!.. Впечатляет. А какие силы имелись у коменданта Циндао?

— Мощная береговая батарея, — ответила фройляйн Шнапс. — Своего флота у Мейер-Вальдека практически не было. Зато имелась собственная авиация.

— Вот это уже интересно, — оживился младший лейтенант.

— Ещё бы! — согласилась фройляйн Шнапс. — У немцев наличествовали целых два самолёта.

— Два? — Вася хмыкнул.

— Если уж совсем откровенно, — фройляйн Шнапс вздохнула, — то один. Второй, пилотируемый австрийским лётчиком, буквально накануне войны разбился при посадке. Так что да, остался один. Зато какой!

— Какой? — полюбопытствовал Вася.

— Румплер «Таубе». — Брунгильда улыбнулась. — И этот странный, даже нелепый самолёт показал, на что он способен в умелых руках. Весь «авиационный парк» обслуживали четыре механика и два лётчика. Второй — немец, его звали Гюнтер Плюшов, и это был поистине выдающийся человек.

— А что Япония? — Вася повернулся к Хирате.

Капитан Хирата кивнул, как будто ожидал этого вопроса:

— У японцев с авиацией обстояло побогаче — семь аппаратов. Четыре аэроплана береговой авиации: один «Румплер» и три «Фармана», — и три судовых аэроплана: два поплавковых и один колёсный биплан типа «Фарман». Обслуги — семьдесят пять человек.

— А что, очень неплохо по тем временам, — согласился Вася.

— Всего же Япония располагала тридцатью восемью самолётами, — скромно заключил капитан Хирата. — Собственно, всё участие Японии в Великой войне заключается во взятии Циндао. А это, как мы помним, случилось в начале ноября четырнадцатого. И новшество — в этих операциях весьма активно использовалась авиация. Первый полёт над Циндао был совершён пятого сентября. Два гидросамолёта — поплавковые «Фарманы» — вылетели из бухты Лаошань. Их задачей стала общая разведка германской крепости и базы. Заодно на форты и аэродром сбросили некоторое количество бомб, но без особого успеха.

— Если учесть, как тогда производили бомбометание, — ничего удивительного, — кивнул младший лейтенант. — Вообще, как я помню, в те времена типично было совмещать огневые и разведывательные задачи. Вроде как: «Слетайте-ка к крепости, поглядите, что там творится, а заодно вот вам пара бомбочек, скинете, куда найдете приличным».

Брунгильда Шнапс хмыкнула:

— Приблизительно так. Добавим ещё весьма расплывчатые и чересчур широкие разведывательные задачи сами по себе. Самолёт же «всё видит» — ну так лётчик должен был поглядеть на «всё» и доложить. Вот с таким «прицелом» японцы и летали на Циндао.

— Двадцать седьмого сентября первый полёт совершили два армейских самолёта, — продолжил рассказ японский лётчик. — Мы помним, что морская и сухопутная авиация — это в Японии два очень разных ведомства. А через несколько дней впервые в воздухе находилось одновременно пять японских самолётов — причём три из них были морскими, а два армейскими. Они соединили усилия и совместно произвели бомбардировку германских кораблей.

— Так у коменданта Циндао вроде кораблей не было? — удивился Вася.

— Было, только немного, — пояснила фройляйн Шнапс. — Они назывались «Ягуар», «S-90» и «Кайзерин Элизабет». Оказывали поддержку своему флангу в районе устья реки Литсун. Вот их и бомбили японцы. Причём японцам, очевидно, понравилось летать такими большими соединёнными силами, потому что с конца сентября и до шестого ноября полёты совершались практически ежедневно.

— За исключением тех дней, когда ветер был слишком уж сильным, — уточнил японский пилот.

— Забавно также, что шестого ноября над батареями сбрасывались листовки с призывом не взрывать и не портить имущество и оборудование, — заключила фройляйн Шнапс.

— У японцев все самолёты были двухместные, — рассказывал капитан. — Пилот был в чине капитан-лейтенанта. В полёте всегда участвовал наблюдатель в чине мичмана.

— А вот у немцев летал только один пилот, — вставила фройляйн Шнапс.

— Хотя тот же «Таубе», кажется, двухместный? — Вася пожал плечами. — Этот Плюшов был суровый индивидуалист?

— Практически ницшеанец, — рассмеялась Брунгильда. — Австрийца, который собственный самолёт разгрохал, он к своему «Таубе» не подпускал. Зато самолёт был облегчён и мог брать больше нагрузки.

— Технический потолок у японских машин был более двух тысяч метров, — сообщил капитан Хирата. — Однако средние высоты при первых полётах над крепостью не превышали семисот метров. Считалось, что желательно летать как можно ниже — для лучшего наблюдения и более точного бомбометания. Немецкая пехота снизу палила из ружей и пулемётов — только это и заставляло японских летчиков держаться на высоте.

— И много бомб сбросили? — осведомился Вася.

— Много, — подтвердил Хирата. — Сто двадцать в общей сложности. Бомбы были небольшими, наблюдатели кидали их руками. Бомбили преимущественно корабли, форты, батареи. Электростанцию, ангары самолётов и привязного аэростата. Пытались совместить с разведкой, помимо бомбометания, корректировку огня.

— Удачно?

Хирата покачал головой:

— Не особенно. Лётчики наблюдали за результатом стрельбы форта или осадных батарей. Итог был ничтожным. Начальник артиллерии осадной армии генерал Ватанабе говорил, что для корректировки стрельбы аэропланы «никакой пользы не принесли». Воздушная разведка давала лишь общее, приблизительное расположение батарей. Бросание бомб производило в основном «моральное впечатление» — отвлекало внимание противника, но серьёзных повреждений не причиняло.

— Капитан, вы забываете о том, что именно при осаде Циндао аэропланы впервые были использованы для выяснения водных районов, заграждённых минами, — напомнила Брунгильда Шнапс. — И сохранилось извещение японского морского генерального штаба об успешном выполнении задачи капитаном-лейтенантом Канеко, который должен был пролететь над морем у бухты Лаошань «для высматривания мин».

— А как зенитная артиллерия немцев на это реагировала? — поинтересовался младший лейтенант.

— Самолёты возвращались с пулевыми пробоинами в плоскостях, — отозвался капитан Хирата. — Но это и всё. За всё время операции ни один японский самолёт сбит не был.

— А как чувствовал себя наш единственный немец? — Вася глянул на фройляйн Шнапс и, судя по тому, как вспыхнули её глаза, понял: рассказ будет любопытным.

— Начнём с австрийца. Поскольку Плюшов его к своему самолёту не подпускал, тот яростно чинил свой самолёт. Причём не просто чинил, а переделывал — решил установить поплавки вместо колёсного шасси. Единственный крепостной аэродром был маленьким и неудобным, зажатым между гор — бывший ипподром. Так что австриец предпочитал взлетать с воды. Злая ирония судьбы заключалась в том, что ремонт он закончил как раз шестого ноября. Циндао пал, и австриец сжёг свой самолет. Вместе с гарнизоном он попал к японцам в плен.

— А Плюшов? — тихонько осведомился товарищ младший лейтенант.

— Гюнтер Плюшов, разумеется, этой участи избежал, поскольку имел возможность улететь, — поведала фройляйн Шнапс.

— Так в чём же заключалась роль летчика в Циндао? — не выдержал Вася.

Брунгильда засмеялась, довольная:

— Командование крепости, особенно поначалу, к своей малочисленной авиации относилось свысока. Возможности аэроплана недооценивались настолько, что Плюшову предоставили возможность «развлекаться», как он хочет. Ну он и летал — когда хотел, куда хотел. Ни от кого конкретных заданий не получал. Результатами его полётов тоже сперва никто не интересовался. Начальник штаба крепости всю разведку строил на данных наземной войсковой разведки и агентуры. Потом Плюшову представился случай обратить на себя внимание начальства. Китайские агенты подняли переполох сообщением о высадке десанта в одной из бухт. А Плюшов, вылетев на аэроплане, доказал, что донесение вымышлено. Только после этого до штаба дошло, что самолет действительно может приносить реальную пользу. И постепенно «Таубе» стал главным средством разведки для гарнизона. Плюшов вылетал каждый день, работая один за лётчика и за наблюдателя. Вообще даже единственный самолёт в состоянии сделать очень многое для обороны укреплённого района, и Плюшов доказал это своей настойчивой, смелой лётной работой. Он отдавал себе отчёт в том, какая на нём лежит ответственность: снарядов в крепости оставалось очень мало, и они расстреливались по его указаниям. Так что указания эти должны быть предельно точными.

— Ну что ж, в общем, достойно восхищения, — признал товарищ Вася. — Учитывая, на каком самолёте он летал.

— «Таубе» Плюшова был ещё хуже, чем вы думаете, — подхватила Брунгильда Шнапс. — Предельный потолок у него был тысяча пятьсот метров, горючего он брал на три часа полёта — при условии отказа от летнаба и максимального облегчения машины. Потом сломались все винты, привезённые из Германии, чинить стало нечем, так что пришлось летать на кустарных винтах, сделанных местной верфью. Эти самодельные винты плохо тянули и скоро расклеивались.

— А аэродром был неудобным, — Вася определённо начал сочувствовать Гюнтеру Плюшову.

— Да, старт затрудняли горы, которые окружали лётное поле, — подтвердила Брунгильда. — По условиям местности приходилось взлетать либо на севере и набирать высоту над бухтой, либо на юге — над морем. А над морем «другой воздух» — требовалось лётное мастерство, чтобы самолёт нормально себя вёл. Учитывая же самодельный винт… — Она сделала паузу. — Плюшов набирал тысячу пятьсот метров и выходил к району расположения осадных частей. Там он начинал делать зарисовки на карте квадратов. Когда закончилась высадка японских войск в Лаошане и крепость Циндао оказалась в осаде, главными объектами наблюдений являлись позиции тяжёлой осадной артиллерии. Они располагались на закрытых позициях — на обратном скате гор, поэтому с привязного аэростата не просматривались. Выходы кораблей в море и залив стали невозможны — в море господствовали японцы. Так что самолёт стал единственным способом заглянуть в расположение противника. Через полтора часа работы Плюшов возвращался к городу и переменным скольжением в течение четырёх минут терял высоту и садился.

— А бомбометание? — спросил Вася.

— Делали и такие попытки, — согласилась фройляйн Шнапс. — Авиабомб, разумеется, не было. Артиллерийское депо изготовило «бомбы» из кофейных банок — напихало туда динамита со стальными обрезками, в качестве взрывателей использовало дистанционные артиллерийские трубки, приспособленные для ударного действия. Бомбы взрывались через одну, поэтому в конце концов от них отказались.

— Тем не менее четвёртого и десятого октября германский самолёт бомбил японские тральщики, когда те работали по расширению фарватера к бухте Лаошанькоу, — вмешался капитан Хирата. — Вынужден признать, что идея такой атаки была хорошая: противодесантные заграждения находились вне дальности огня береговых батарей, а атака в момент траления давала эффект взаимодействия самолёта с минным заграждением.

— То есть самолёт бросает бомбу, попадает в мину, мина взрывается и причиняет вред кораблю, — «перевела» Брунгильда.

— Я понял, — хмуро кивнул Вася. — Но, полагаю, одного самолёта с кустарными бомбами из кофейных банок оказалось всё-таки недостаточно для успеха?

— Именно, — согласилась Брунгильда. — Так что в конце концов «Таубе» занялся исключительно разведкой.

— А воздушные бои между германским и японскими самолётами происходили? — заинтересовался Вася.

— Нет, японцы пытались ликвидировать «птицу» другим способом, — сообщил Хирата. — Ружейный и пулемётный огонь с земли результата не дал, так что решили уничтожить самолёт на аэродроме. Японские самолёты бомбили бывший ипподром, по нему били осадные батареи и батареи флота. Но безуспешно, поскольку Плюшов скрытно перенес свой ангар. Старый ангар находился под холмом у северной оконечности ипподрома — он там так и стоял. А по ночам на противоположном конце ипподрома копали и маскировали новый ангар. Он имел значительное земляное покрытие и лучше защищался горой от обстрелов с моря.

— Умно, — одобрил Вася.

— Японцы выделили целую батарею как противосамолётную, — продолжал Хирата. — Она била шрапнелью. «Таубе» обходил поражаемые зоны, тогда японцы перенесли эту батарею в глубину, поближе к ипподрому. В момент взлёта или посадки ставилась завеса шрапнельного огня непосредственно над аэродромом на небольшой высоте. После этого самолёт Плюшова стал возвращаться с пробоинами от осколков. Но сбить его так и не удалось.

— Мы подходим к нашему «юбилею», — напомнила фройляйн Шнапс. — Шестого ноября в Циндао ожидали решающего штурма. У немцев просто-напросто закончились снаряды. Сожгли гидросамолет австрийца. Плюшов взял пакет с важными документами и вылетел из обречённой крепости. Рано утром, при свете луны самолёт ушел на юго-запад. В своих воспоминаниях Плюшов называет эту акцию «самым модным прорывом блокады». Он посадил самолёт в рисовом поле недалеко от города Хайшоу. Самолёт пришлось сжечь. Затем, скрываясь от полиции, Плюшов в товарном поезде добрался до Шанхая. Там жило много европейцев, и он затерялся в толпе.

— А дальше? — спросил Вася. — Неужели он так и потерялся?

— Если верить авантюрному роману, которым предстаёт жизнь этого лётчика, он прикупил себе роскошный костюм и отправился в ресторан, где очень быстро нашел богатую американку. Та ещё быстрее влюбилась без памяти, и вдвоём они — по фальшивым документам граждан Швейцарии — перебрались в Америку. В Америке Плюшов сказал ей «сорри, Мэри» — и на другом пароходе двинулся в Италию. В апреле пятнадцатого года во время захода в английский порт Плюшов был задержан бдительными английскими полицейскими и направлен в лагерь для пленных. Из лагеря он бежал осенью пятнадцатого — и некоторое время, успешно притворяясь бродягой, скрывался в лондонских трущобах. Наконец через Голландию он нелегально добрался до Германии, где, к своему облегчению, был арестован уже немецкой полицией. Немцы во всём разобрались — естественно, не быстро — установили истину и отправили чудесно спасённого лётчика в школу лётного командного состава в Берлине. Повоевать ему, впрочем, уже не удалось. Когда Германия сдалась, Плюшов уехал в Южную Америку — летать, летать, летать. Там он и погиб в тридцать первом — в районе Огненной Земли, над ледниками.

— Даже не знаю, какая мораль во всей этой истории, — признался Вася.

— Мораль такая, что ровно сто лет назад человечество убедилось: даже один слабый самолёт в плохом состоянии может совершить очень многое, — подвёл итог капитан Хирата. — А если пилот смелый и умелый — тем более. Впервые в истории военным лётчикам ставилась задача по обнаружению подводных минных заграждений. И эта задача успешно решалась. Вообще основные приключения военных лётчиков приходятся, конечно, на более позднее время — шестнадцатый, семнадцатый годы, — но уже в четырнадцатом мы встречаем поистине героические эпизоды.

 Обсудить на форуме